Назад

Алексей Дидуров

Имя на стене...                                   

Российская молодежь давно послана государством на три буквы. 
Вот они: ЦОЙ
Эта трехбуквенная комбинация единственно  конкурентна по отношению к
другой,  также трехбуквенной и тоже повсеместно начертанной. Короче,
в  вопросе:  "Кто  сегодня  самый  известный  рок-исполнитель и рок-
автор?" - никакой загадки нет.  Тем более что  любой  поклонник  Цоя
знает  биографию  своего  идола:  кореец,  был пэтэушником,  работал
истопником в котельной,  вышел на орбиту большого шоу-бизнеса, погиб
в автокатастрофе.  Житие  стремительное и плакатное,  видеоклиповое,
одномерное, как миф или донос.
Кого любят, тому не вторят
Загадка Цоя начинается с того,  что  по  дворам и по своим  тусовкам
цоевские фаны (а их тьмы и тьмы,  и  среди них хватает поющих  гитаристов) его песен практически не поют.  Явление в массовой  культуре
редчайшее  и  на  первый взгляд странное.  Занятная  страна  Россия.
Здесь любят того, кому не вторят.
Цой сочинял песни только  про  себя.  Практически  он  вел  песенный
дневник. Но то, что у него получалось, было про всех юных. Подростки
не поют этих песен сами,  чувствуя,  что  за  них и посейчас  должен
говорить об их жизни Цой.
Почему?  В  ответе на этот вопрос - разгадка всероссийского феномена
Виктора Цоя.
Голоса у него не было.  На гитаре играл средне,  в пределах дворовой
семи-восьмиаккордовой школы. На сцене был статичен, пластически скуп,
если не сказать - беден. Актерски - нулевой.  Но Цой всего себя, ни-
чего в себе не меняя и ничего не прибавляя себе,  превратил в искусство. В его песнях не так много рока. Роком был он сам.
Цой играл и пел не лучше, чем Окуджава. И хуже, чем Кузьмин, намного
хуже.  Но  Кузьмин и десятки таких же остались в титрах и на афишах.
Цой стал именем на уличной стене.  В  России на уличных стенах пишут
самое  важное.  "Коля" + "Оля"  (вечная истина).  "Эта сторона улицы
наиболее безопасна при артобстреле"  (ленинградский  мотив).  "Забил
заряд я тушку Пуго"  (московский  сюжет  августа  1991  года).  "Все
козлы" (всероссийский стон).
Цой вырос в простенках быстро состарившихся  и  обедневших питерских
улиц,  исписанных истинами,  голой и краткой правдой жизни.  Стены -
его азбука, его прописи, его сборник диктантов, его учебник тематики
и стилистики.  Потом  будут  удивляться его телеграфному стиху,  где
мало слов,  но много смысла,  и  все  предельно ясно.  Это поэтика и
метод настенного городского фольклора.
        Ночь, день. Спать лень.
        Есть дым. Черт с ним.
        Сна нет. Есть сон лет.
        Кино кончилось давно.
Город  говорил  за  Цоя  так,  как  Цой  потом  стал  за  него петь:
"Я - асфальт".
Цой, его метод (общий имидж, мрачноватые миманс и интонация, словарь
и фразеологическая скупая графика,  замешенные на сленге подворотен,
манера пения и поведения при сем) есть не что иное,  как воплощенная
в эффективнейшем синкретическом жанре  социальная оборона подростков
конца 70-х - начала 80-х годов против  социокультурных форм Большого
Совка. Это ответ на пышную, бодряческую и слащавую совковую эстетику
от  лица  и  духа  молодежной  субкультуры   Санкт-Питер-Ленинграда.
О, этот магический город, породивший свой рок!..
О городе-отце стоить сказать допреж разговора о теме песен его сына.
Трагедия города-отца угадывается во всем корпусе шедевров ленинградской рок-школы, и горькая нота ее легко прослушивается в песнях Цоя,
одного из питерских подранков. Сила боли, энергия боли у Цоя явно не
микрорайоновского масштаба, оттого и эффект всероссийский.
Но вот что важно - в  песнях  Цоя  катастрофа родного города  (как и
родной страны) отсутствует как тема в прямом изложении. Вообще любая
тема не фигурирует в цоевском репертуаре в адекватном ей  (по совко-
вым меркам) воплощении,  каковых может быть только два - либо в масштабе один к одному,  прямым текстом, то есть, пафосно, либо методом
от обратного. То есть стебно.
Пафос претил Цою в силу его социальной прописки и личного морального
закона.  Пафосность царила на официальной  эстраде  не только в лице
"передовиков советской песни",  но и в виде рок-зубатовщины,  гособманки для  молодежи - разнообразных  кормушечных  ВИА  типа  "Пламя"
("Знамя",  "Вымя",  "Семя",  а  в андерграунде,  ненадолго,  правда,
"Машина времени"),  бывших чем-то вроде земляничного мыла,  которое,
как известно,  не земляника и не мыло,  а нечто  мерзкое,  приторно-
пахучее и слабо действующее,  даром что дешевое.  Как  и  вообще все
официальное советское искусство,  обслуживавшее  подшефный  народ по
принципу общепита: "На всех  побольше  разбавить,  каждому  поменьше
положить".
Цой родился, вырос и осознал себя в империи хорошистов. Она не любила двоечников,  аутсайдеров,  изгоев за то,  что у них "все не как у
людей".  За то же самое она ненавидела  отличников,  гениев,  чистоплюев, ибо они умели делать и мыслить очень хорошо,  а "очень хорошо
- тоже не хорошо".  Пройдошные тихони, мальчики и девочки, живущие и
действующие по принципу убогих "обойдемся",  стали правящей элитой в
силу своей слабости. Сколотили свои творческие союзы, КСП и литобъединения,  окопались в партии,  комсомоле,  в газетах-"молодежках", в молодежных редакциях  радио  и  ТВ.  И  как  малорослый и нездоровый
Сталин предпочитал, чтобы в кино его играли импозантные гиганты-здо-
ровяки,  так и это  всевластное  мышиное племя  молодых функционеров
заказывало музыку  себе и о себе  такую,  что  тужилась "взорлить" в
заоблачные  выси,  пронизанные  фанфарными  звуколучами.  В эту игру
власти Цой играть не желал.
Не присоединился он  и  к игре с обратным знаком - к забаве подвлас-
тных,  к стебу,  не опустился до антипафоса - до пафоса осмеяния, не
примкнул к хоровому лукавому еру.  Некоторое  время стебари ходили в
андерграунде, но вскоре были скуплены властью оптом и мелким оптом.
Вот это и чувствовал Цой:  стеб - интеллектуальная  мастурбация,  на
языке улицы - суходрочка,  или обрызгивание мочой с трусливой оглядкой, на манер злорадных школьников на университетском кладбище.  Цой
предпочитал оплодотворять. Стремился высказываться душевно, свободно
и легко, не заумничать, не драпироваться. Другими словами, Цой пони-
мал свое творчество как исповедь,  а  не как украшательский макияж и
тем более не как аттракцион.  Песенный дневник Цоя намертво был при-
вязан к потоку жизни. Намертво - ибо прервался с гибелью автора.
Цой начинал в рок-творчестве с частной собственности на себя, с того,
что стал программно-конкретной личностью, частным лицом в роли героя
своих песен. Только однажды он надыбал нечто похожее на стеб - когда
под пивко вместе с первым своим  гитаристом  Лехой Рыбиным попытался
сочинить пародию на всеобщее стебалово.
Наскоро  слепили  они  знаменитые  "Алюминиевые  огурцы",  наглую  и
насмешливую стилизацию,  которую  потом урла с бананом в ухе приняла
за самоцель, за серьез и сделала, к удивлению авторов, шлягером.  Но
это - казус,  еще  одно  грустно-смешное подтверждение непреложного:
"Нам не дано предугадать, Как наше слово отзовется".  И  этот  казус
так насторожил Цоя, что больше ни разу он не позволял себе со словом
фамильярно поиграться.
"Я - свой сын..."
Он вообще не был игрецом, плейбоем. Не "намыливал" свой микро-Ливер-
пуль в Ленинграде,  не  рядился в западные  шмотки и не  тиражировал
престижных  конструкций  англо-рока,  не пересыпал речи своей англо-
феней, столь модной тогда и сейчас в среде рокеров.
Прикиду любого пошива и пошиба он предпочитал себя каким был.  А был
русским по культуре, питерским по воспитанию, уличным по внутреннему
личному уставу.  Этим нежеланием  Цоя  себя  интернационализировать,
романтизировать,  лакировать  и  обусловлены  границы его аудитории.
Герой  Цоя  улицам предпочитал  проходные  дворы,  этим  последним -
подъезды,  подъездам - подвал котельной,  дальше - глубже: гибельный
реактор внутри грудной клетки.
Путь к самому себе,  а потом и в себя у Цоя вышел кратким,  ибо  был
быстро и ясно осознан, жестко обусловлен уже в первых песнях, уже на
первых шагах юного  существа по жизни:  "Я попал в какой-то не такой
круг...", "Я лишний, словно куча лома",  "Все говорят, что надо кем-
то мне становиться,  А я хотел бы остаться собой",  "В толпе я,  как
иголка в сене, Я снова человек без цели".
А все попытки окружающего мира  заставить  подростка жить и действо-
вать по установленным в обществе  законам  воспринимаются  Цоем  как
насилие:  "Электричка везет меня туда,  куда я не хочу!"  Недаром же
песня  с этой  строкой  стала  любимой  у  допризывников,  свезенных
эшелонами к вратам ада под названием "Армия".
И,  как итог,  причем очень ранний  (где-то лет в семнадцать!),  как
апофеоз навязанного эгоцентризма, знак ухода, вернее - загнанности в
себя и сворачивания внутрь  души всех человеческих связей с действи-
тельностью  внешней:  "Я - свой  сын,  свой  отец,  свой друг,  свой
враг..." Могла ли самая унижаемая, самая беззащитная категория насе-
ления - молодежь - не  признать  за человеком - да еще ровесником! -
сформулировавшим не только основные ее проблемы,  но даже их решение
("Я - свой..."), право на моральное лидерство?..
Снятые студентами-кинематографистами как курсовые и дипломные работы
фильмы о Цое добавили к известному  мифу  о  нем,  сложенному по его
песням,  действенный видеоряд: побросав громадной совковой (в прямом
смысле)  лопатой  уголь в разверстые огнедышащие пасти котлов,  Цой,
подсвеченный языками  пламени  со  спины,  что  создавало вокруг его
головы трепетный ореол, садился с гитарой в центр кружка поклонников
и,  как мессия среди апостолов,  глаголил - перебирая струны, утвер-
ждая свою, а значит,  и их самоценность,  жизнеспособность и надежду
на выживание без чьей-либо помощи,  кроме как со стороны его любимых
стихий - ночи и дождя: дождь для нас, с нами ночь...
Приходилось слышать, как с кривой усмешкой "мочат" Цоя снобы,  люби-
тели "музыки сфер" и поклонники  рифмы "вечность - бесконечность" за
приземленность,  бедность  воображения,  гипердетализацию   кухонных
тусовок пивного междусобойчика. Хотелось бы этим апологетам воспаре-
ния напомнить горькую пословицу: "Не до жиру, быть бы живу".
Чернобыль (его радиоактивный выброс  равен  суммарному от взрыва 217
атомных бомб хиросимской мощности,  и  гасила тот проклятый блок АЭС
молодежь) и Афган с его поточным заполнением цинковой тары - их, по-
моему, достаточно, чтобы ценить каждую малость бытия и мелочь быта и
воспевать их,  как Цой, - скрупулезно и нежно.  Вот откуда заземлен-
ность цоевской поэтики,  апофеоз  примитивизма,  но - сквозь них - и
слепяще контрастные апокалиптические поэзо-слайды:
        Сегодня кому-то говорят: "До свидания!"
        Завтра скажут: "Прощай навсегда!"...
        Завтра кто-то, вернувшись домой,
        Застанет в руинах свои города...
        Завтра утром кто-то в постели
        Поймет, что он болен неизлечимо...
        Кто-то в лесу наткнется на мину...
        Следи за собой, будь осторожен!
Или:
        Покажи мне того, кто выжил один из полка...
Или:
        Как дрожала рука у того, кто остался жив,
        И внезапно в вечность вдруг превратился миг.
        И горел погребальным огнем закат,
        И волками смотрели звезды из облаков,
        Как, раскинув руки, лежали ушедшие в ночь,
        И как спали вповалку живые, не видя снов.
Неясно,  каким по счету чувством угадала молодежь,  кто  ей  чужой и
почему.  Никто ей не сообщал по каналам СМИ,  что  Высоцкий в анкете
на   вопрос:  "Кто  ваш  любимый  политический  деятель?" - ответил:
"Ленин".  Никто не информировал ее, что Валерий Леонтьев стартовал в
эстрадный бомонд с выигрыша на конкурсе патриотической (по партийным
тогдашним понятиям) песни.  И  незачем было напоминать молодежи, что
Пугачева начинала на официальных подмостках с того, что "косила" под
"народ", приглашая по-матрешечьи "посидеть поокать".  И в этот "шоу-
бизнес" шагнул в один прекрасный день Витя Цой.
Неисповедимы дела твои, Господи!..
Знал ли Цой, куда повернул?  Знал. Я говорил с ним об этом. Когда-то
Ежов пожаловался Сталину, что какой-то его бывший соратник по Полит-
бюро под пытками не сознается, что он эскимосско-мексиканский шпион.
"Продолжайте. Сознается."  Через  месяц Ежов опять докладывает:  "Не
сознается - упрямится".   "Ничего.  Продолжайте,  сознается."  Через
месяц все повторяется.  И еще через месяц. Ежов не выдержал, полюбо-
пытствовал:  "Товарищ Сталин, почему вы уверены,  что он сознается?"
Гений ответил вопросом: "Как думаешь,  Ежов,  сколько весит государ-
ство?"  Тот опешил.  Напрягся,  лоб  наморщил.  Развел  руками:  "Не
знаю..." Отец народов мудро разъяснил: "Государство много весит. Вот
и представь, товарищ Ежов: на одной чаше весов твой подследственный,
а на другой - все наше государство. Какая чаша перевесит? Правильно.
И подследственный  догадывается.  Так  что  продолжайте - сознается.
Обязательно сознается".
На общий слух побольше общих слов
...Чаша перевесила.  Цой пошел в шоу-бизнес Большого Совка.  И пусть
первым бросит  в  него  камень  тот,  кто сам безгрешен.  Кому же не
хочется порадовать  родителей,  что у тебя  "все, как у всех людей"?
Кто откажется  от  оглушительных  оваций  на  стадионах и шепелявого
шепота шин шикарной  собственной машины?  Об  остальном  Цой в нашем
последнем с ним разгоаоре сказал: "Как-нибудь прорвемся..."  И сразу
с овациями у него все получилось.
Кстати,  когда недавно  Шевчуку  вручали в сильно "упакованном" зале
"Россия" премию госэстрадного уровня "Овация",  доски сцены  Шевчука
не выдержали,  треснули под ним,  и  он  на глазах публики обрушился
вместе с призом под сцену,  в подпол.  И  как  тут  не  усмехнуться:
"Андерграунд назад позвал!"  Тем  более  что  свежая легенда гласит:
когда Шевчук вторично вышел  на  "главную сцену российской эстрады",
как ее назвали ведущие,  то она проломилась под Шевчуком вдругорядь,
и он оказался в подполье по-новой.
Но Шевчук шел по той стезе, где нынче выдают "Овации",  не первым. А
за Цоем.  Дикие деньги на "раскрут"  в  Цоя вбухали самого первого -
почему? Гениев в андерграунде, что ли, не хватало?
Хватало. Просто у шоу-бизнеса есть свои выверенные мерки.  Из сорат-
ников  Цоя  в  раскрутку не годились,  потому и доступа  к  массовой
аудитории  не   получили:  Башлачев - в  силу  своей  глубочайшей  и
тончайшей поэзии,  Селюнин - из-за своей  философичности,  Майк - по
причине сверхобостренной исповедальности.
После Цоя, или почти одновременно с ним,  совковый шоу-бизнес вложил
деньги в двух корифеев цоевского времени - в Гребенщикова и Шевчука.
Но до популярности Цоя они не дотягивают.  Б.Г. оказался слишком ко-
кетливым игрецом в слове и музыке,  а юные в  "чересчур накрашенных"
(фигурально  говоря)  подозревают   некоторую  нутряную  несвежесть,
скажем так.
А от Шевчука уж очень духовито разило  Высоцким.  Вариант же Кинчева
молодежь относит  скорее  к  области шоу и театра,  ибо по песенному
счету он размыт  жанрово,  эклектичен и часто вторичен.  К  тому  же
юные всегда сторонятся мессианствующих слишком лобово, нахрапом.
Итак, Цой вышел из подполья и сразу,  естественно,  попал под дейст-
вие законов всеохватного  совкового  шоу-бизнеса и главного  из них:
на общий слух - побольше общих слов.  Их в последних песнях перебор:
"Мы заходили в дома,  но  в  домах  шел снег.  Мы  ждали  завтрашний
день...  В наших глазах звездная ночь..."  Платил  дань?   Возможно.
Рынок жестче  партцензуры  дикутет  правила  игры.  Многие,  если не
большинство  сподвижников Цоя  по  тогдашнему  общероссийскому  рок-
движению, ныне опопсовели. Его же остановила гибель.
Останься Цой в живых - как художник он был бы обречен.  Попса с мно-
годесятилетней традицией разложения публики и личности артиста стала
законодательницей нравов и на рок-сцене.
Гибель не бывает лепотой - смерть  всегда  нелепа.  И  кирпич сам по
себе никому как было сказано, на голову не падает. И хорошего всегда
мало,  по словам Окуджавы,  и лучшим живется хуже,  чем худшим,  и у
многих лучших жизнь короче,  чем у иных.  Что-то во всем  этом есть,
какой-то  закон  природы  проглядывает - бесчеловечный,  тревожащий,
страшный.  И люди боятся его понимать,  отворачиваются, скрывают его
от  себя  и  других - иначе  зачем,  например,  могущественному ныне
Артему Троицкому понадобилось по ТВ на всю страну уверять,  что кон-
чать самоубийством  у  Саши Башлачева  не  было  никаких причин - ни
творческих,  ни социальных,  ни психологических.  Получается: делать
дураку нечего было - шагнул в окно.
"Убитых не было" - как писал  в  дни  нашей  юности  Габриель Гарсия
Маркес в романе-притче о всех нас "Сто лет одиночества".
...Когда-то  в  песне  "Война"  Виктор Цой  спел:  "Но кто-то станет
стеной, А кто-то плечом, под которым дрогнет стена". Он не встроился
в стену так покорно,  надежно и прочно,  как  требуется  от  каждого
кирпичика, чтобы стена была стеной.  Он не стал стеной,  но не вышло
стать и тем плечом,  под  напором которого  она  дрогнула  бы.  Да и
возможно это вообще?..

Но он стал именем на этой стене.


                                   Алексей Дидуров, "Имя на стене",
                                  "Новое Время", N34, август 1995 г.

Карта сайта

)- ТЕКСТЫ И АККОРДЫ
Тексты всех песен Виктора Цоя, а также аккорды, табы и басы к ним...

)- ДИСКОГРАФИЯ
Наиболее полная информация о всех альбомах группы и сборниках...

)- ПЕСНИ
Песни Виктора Цоя в mp3 и midi...

)- ВИДЕО
Несколько видеороликов: интервью, клипы, отрывки из фильмов...

)- УВЛЕЧЕНИЯ
Хобби Виктора Цоя: нецке, рисунки, стихи, фильмы...

)- ФОТОАЛЬБОМ
Огромная коллекция фотографий Виктора и группы...

)- ВОСПОМИНАНИЯ
Воспоминания друзей и знакомых о Викторе...

)- ПРЕССА
Что пресса пишет о Кино...

)- ИНТЕРВЬЮ
Интервью Виктора Цоя журналам и газетам...

)- ДРУЗЬЯ
Коротко о самых близких и родных Виктора...

)- К ВИКТОРУ
Произведения Вашего творчества, посвященные Виктору Цою...